Верхотурское чудо

Как заставить колзса двигаться с наименьшей за* тратой сил?

Эта задача не давала покоя человеку, который жил у восточных отрогов Урала, в глуши хвойных лесов на извилистых берегах реки Туры.

Здесь, еще по указу московского государя (в царст* вование Бориса Годунова), было основано селение Вер­хотурье.

В Верхотурье была военная база, государева казна* винокуренные заводы, житницы. Без меры в ширину, без конца в длину тянулись дремучие верхотурские леса, охранявшие от холодного дыхания севера затерявшиеся в горах и лесах бедные и богатые поселки, малые и большие заводы. Путь из всех этих мест лежал только через заставы Верхотурья.

У большого кабака на главной площади обычно бы* ло людно. Еще отец купца, у которого работал крепост­ной кузнец Петр Артамонов, открыл этот кабак, потому что государство в те времена всячески поддерживало торговлю водкой. Во дворе кабака всегда можно было встретить охотников, казаков, торговцев. Часто здесь бывали мастеровые, приехавшие с разных заводов. И от них услышал Артамонов интересную древнюю легенду, которая ьадолго запала ему в душу»

…Окончив постройку великолепного дворца, царь ре­шил прославить лучших строителей и пригласил к себе каменщиков, плотников, столяров, мастеров по золоту и серебру.

На возвышении, украшенном драгоценными камня­ми и искусной резьбой, было установлено кресло почета. Лучший из лучших мастеров, человек, заслуживающий наибольшего уважения среди создававших дворец, дол­жен был занять его.

Когда гости явились к царю, один из них, не ожидая приглашения, смело вышел из толпы, взбежал по сту­пенькам и сел на кресло почета.

Разгневанный царь, нахмурив брови/грозно спросил смельчака:

— Кто ты такой и по какому праву ты занял это ме­сто?

Спокойно переждав, пока утихнет ропот толпы, не­знакомец обратился к каменщику:

— Скажи, кто сделал твои инструменты?

— Кузнец, — молвил каменщик.

— А твои? — обернулся дерзкий гость к плотнику.

— Тоже кузнец…

И, кому бы ни был задан этот вопрос, все отвечали одним словом — кузнец!

Тогда незнакомец встал и сказал могущественному владыке:

— Вот видишь, царь! Никто из твоих мастеров не смог бы выполнить свою работу без сделанных кузне­цом инструментов. Я кузнец, мастер по обработке же­леза. И это место должно принадлежать мне!..

Мало было свободного времени у крепостного куз­неца, но, когда оно появлялось, он приходил на при­брежную скалу, к кирпичной крепости, и смотрел, как мимо дома воеводы к таможне и торговым складам дви­гались бесчисленные обозы. Его интересовала нехитрая конструкция русской телеги, перевозящей тяжелые гру­зы. Перед глазами все время мелькали деревянные спицы тележных колес и мохнатые ноги сильных ло­шадей.

Артамонов умел ковать из железа самые замыслова­тые штуки. Любую тяжелую работу могли сделать его широкие, сильные руки, но они обладали в то же время
гибкостью и виртуозно­стью музыканта. Артамо­нова никогда не покидала мысль «учудить» такую повозку, которая могла бы ездить без лошади.

И вот однажды из ма­стерской, где он работал, выехала невиданная двух­колесная телега. Она бы­ла очень проста по кон­струкции. Два колеса, переднее большое, заднее маленькое, соединенные железными полосами, располагались одно за другим. На оси переднего колеса были укреплены рычаги. Нажимая на них ногами, можно было при­водить телегу в движение.

Телега не падала только Самокат Артамонова.

тогда, когда ехала. Со­хранять равновесие в неподвижном состоянии она не могла. Под влиянием возникающей гироскопической си­лы [1] крутящиеся колеса и прямой двурогий поворотный руль давали возможность передвигаться на таком, на первый взгляд, неуравновешенном двухколесном «экипа­же». Главное заключалось в том, что эта телега ехала сама.

Сначала потомственные горожане, дворяне и купцы с недоверием смотрели на изобретение Артамонова, а коренное население этих мест — вогулы-считали даже, что оно сделано с помощью «нечистой силы», но вскоре все убедились, что самокат, не причиняя никому вреда, раскатывает по пыльным улицам без особого затруд­нения.

В это время на реке Исети был заложен крупный за- вод-крепость (теперь на этом месте расположен Сверд­ловск), который стал притягивать к себе дороги, иду­
щие в богатую Сибирь. У Верхотурья появился сильный соперник — внутренние таможни были отменены, и всё меньше и меньше телег оставляло следы на его улицах. Купцы уже не могли вести свою когда-то бойкую тор­говлю, горожанам оставалось только вздыхать о бы­лом величии.

Шел первый год девятнадцатого столетия, прибли­жалась коронация царя Александра I. Чтобы удивить стольный град и заставить его снова заговорить о Вер­хотурье, было решено вместе с послами направить в Мо­скву свое «верхотурское чудо».

По разбитым дорогам необъятной Российской импе­рии потянулись роскошные кареты, запряженные чет­верками откормленных лошадей, и крестьянские теле­ги, на которых везли подарки царю. Вместе с ними на своем самокате поехал и Артамонов. Около трех тысяч долгих верст легло между Верхотурьем и Москвой, и нужно было иметь могучие плечи и неукротимую волю, чтобы преодолеть такое расстояние на его двухколес­ном «экипаже».

27 сентября 1801 года, в самый разгар торжеств по случаю коронации даря, на площади перед Московским Кремлем появилась необыкновенная тележка, на кото­рой, словно на лошади, сидел высокий бородатый муж­чина. Руками он держался за руль, а ноги его нажима­ли на специальные рычаги. Тележку никто не вез и ни­кто не толкал сзади, а она бежала словно живая. Шум­ная толпа любопытных едва поспевала за ней.

Артамонову было приказано ждать, пока царь не со­благоволит посмотреть его машину. Ждать ему при­шлось долго. Только к вечеру Александр I вышел на площадь. Уральский кузнец вскочил в седло и быстро понесся по площади, делая большие круги. Затем он лихо соскочил на ходу, сорвал с головы шапку и упал на колени.

Диковинная телега понравилась царю, и он освобо­дил Артамонова и его семью от крепостной зависимости, выдав им вольную. Самокат же было приказано приоб­щить к коллекции изобретений Кулибина. Это распоря­жение не могло обрадовать Артамонова. Он слышал, что моделями замечательного изобретателя никто не интересуется и они где-то валяются поломанными. Арта­

монов знал, что его «верхотурское чудо» ожидает такая же судьба, а он мечтал о том, чтобы улучшить свой са­мокат и «…тогда цены ему не будет и для гражданского населения и для военного дела. Ведь он шибче лошади бежит…»

На этом страница истории была перевернута, и само изобретение вместе с изобретателем надолго забыты.

На заре прогресса

Через шестнадцать лет после того, как первый двух­колесный экипаж Артамонова оставил свой одноколей­ный след на земле, баварский лесничий Карл Драйс сде­лал деревянную «игрушечную лошадку» для того, чтобы быстрее объезжать свои участки. В его тележке, как и в самокате Артамонова, два колеса стояли одно за дру­гим, а узкое сиденье, находящееся на деревянной раме между ними, укреплялось так, чтобы сидящий верхом человек мог доставать ногами до земли и, отталкиваясь,

<гИгрушечная лошадка» Карла Драйса.

сообщать себе скорость. Руль легко поворачивал перед­нее колесо. Эта деревянная скрипучая «лошадка» из-за своей простоты в управлении вскоре получила широкое применение.

Поразительная быстрота распространения такого экипажа вызвала массу добавлений и усовершенство­ваний в его конструкции. От латинских слов «быст­рый»— велокс (velox) и «ноги»—педес (pedes) появ­ляется общее название таких повозок — велосипед.

С быстротой увлекательного кинофильма меняется внешний вид велосипеда. Но иногда движение кадров как будто замедляется и можно свободно рассмотреть ту или иную конструкцию, которая «задержалась» в жизни дольше других. По дорогам в течение многих лет катились самокаты, получившие название «пауки». Во время езды на самокате движения ног, ездока, нахо­дящегося высрко над землей, напоминали движения паука. Переднее, ведущее. колесо у этих машин было почти в рост человека и доходило в диаметре до 160 сан­тиметров, а заднее было раза в четыре меньше. На пе­реднем колесе укреплялись шатуны с педалями, а ма­ленькое, заднее, считалось поддерживающим. Между собой колеса соединялись прообразом велосипедной рамы — стальной изогнутой трубой, называемой гри­фом.

На грифе с одного конца находилась вилка для под­держивающего колеса, с другого—подвижное креп­ление с ходовым стременем, в середине располагалось седло и передвижная подножка, для того чтобы было удобнее влезать при посадке. Сверху ходового стремени находилось крепление для руля, снизу — раструб с от­верстиями для оси большого колеса.

Оба колеса имели толстые прутковые спицы, вверты­вающиеся во втулку и скрепляющиеся шляпкой с обо­дом. На желоб обода надевалась литая резиновая ши­на, которую приклеивали к нему особым составом. С каждой стороны во втулку колеса для уменьшения трения об ось вставлялась коробка с шариками. Такие коробки назывались шариковым подшипником, но их конструкция была далека от совершенства. Немного изогнутый руль имел на концах деревянные или роговые ручки, и к нему же прикреплялся тормоз. Когда при-

Состязания на «пауках».

жимали ручку тормоза к рулю, язык тормоза, надав­ливая на шину, останавливал колесо. Седло, прикреп­ленное к грифу, состояло из кожаной подушки и пружи­ны. Для натяжения «обсидевшейся» кожи седла суще­ствовала веревочная шнуровка.

Для определения пройденного расстояния был устро­ен специальный прибор, похожий на шагомер. Деления циферблата обозначали пройденный путь в футах [2] или метрах.

Такие самокаты больше всего применялись в воен­ных велосипедных командах, но ездить на них из-за сильной тряски было неудобно. Для велосипедистов да­же существовало распоряжение, по которому в чемодан, расположенный на грифе, укладывался, кроме белья, двух фунтов хлеба, соли, чарки водки, — пузырек с кап­лями от расстройства желудка. При такой тряске во время езды на литых шинах могли помочь только кап­ли! Кроме того, каждому велосипедисту рекомендова­лось надевать специальный набрюшник.

Скорость на таком, как его часто называли, «косто — трясе» или «костоломе» доходила до 12—20 верст в час, а вес наиболее совершенного варианта был 1 пуд 35 фунтов, то есть 30 килограммов. По меткому выраже­нию одного из современников, для езды _на подобном велосипеде требовалось сочетание «силы слона с лов­костью обезьяны».

На неровной дороге «пауки» были очень опасны, так как при попадании переднего колеса на какое-ни — будь препятствие велосипедист опрокидывался через голову. Несовершенство такой модели заставило изобре­тателей задуматься над тем, как сделать машину более устойчивой. Седло отодвинули дальше к заднему колесу, ■а усилия от педалей начали передавать при помощи особых длинных рычагов. Появились конструкции, у ко­торых педали устанавливались ниже оси и сила велоси­педиста передавалась колесу двумя короткими цепными передачами.

Делались неоднократные попытки коренным образом изменить конструкцию велосипеда, но особенно инте­ресна была оригинальная модель одноколесного велоси­педа «Колумбия-Ярд». В зубчатом колесе трехметрово­го диаметра помещался велосипед на маленьких колесиках, которые при движении входили своими зубцами в зубцы большого колеса. Как только такой велосипед начинал ехать, он сразу же приобретал устойчивость. Несовершенство этой конструкции и трудность при овладении техникой езды принесли ей популярность, пожалуй, только в цирках.

На железной дороге велосипед тоже нашел применение в виде велосипедной дрезины. У дрезины ободья делались, как у вагонных колес, а передвигалась она таким образом: два колеса шли по одному рельсу, а третье — по другому»

Одноколесный велосипед «Колумбия-Ярд».

Постепенно переднее колесо уменьшалось, а заднее увеличивалось, и велосипед стал походить на тот, к ко­торому мы сейчас привыкли. У велосипеда появилось новое название — безопасный (safety),